Судья Шерман - Страница 107

107

Рино отупело обернулся и увидел лежавшего неподалеку репортера. Тот увлеченно описывал происходящие события, а оператор с небольшой камерой в руках снимал все, о чем кричал Рудинштейн. Лефлер заметил, что эту роль теперь выполнял другой человек, а первый оператор лежал возле самой двери в большой луже крови.

«Вот дураки-то, – подумал Рино. – Им-то это зачем?» Затем убрал пистолет в кобуру, отыскал свой автомат и крикнул:

– Копы, вперед! Покажем этим ублюдкам!

Больше дверей не было. Отряд вырвался в служебную галерею, по обе стороны которой находились морозильные камеры.

Десантники побежали дальше, но Хома Рудинштейн потребовал, чтобы ему вскрыли хотя бы одну из них.

Взрыв пехотной гранаты откупорил первую дверь, и глазам штурмующих предстала картина абсолютного порядка, которому подчинялись безупречно ровные штабеля картонных коробок. На всех них были нарисованы розовые свинки, однако вскрытие первого же ящика подтвердило самые худшие опасения: корабль транспортировал усушенные и спрессованные трупы людей.

Реакция у всех была разная. Копы тут же помчались в коридор, вопя, что будут мстить, а Хома Рудинштейн потребовал отрегулировать свет и продолжил свой репортаж:

– Итак, господа, теперь вы видите сами: офицеры из Департамента специальных операций вовсе не ошибались! Здесь, в этих ящиках, – Рудинштейн обвел рукой весь объемистый трюм, – быть может, десять или даже пятьдесят тысяч людей, женщин, стариков и детей, многие из которых еще вчера были нашими добрыми знакомыми, соседями или, я не побоюсь этих слов, любимыми чадами и близкими родственниками. А теперь они лежат этой грудой мороженого мяса, которую везли за тридевять земель, чтобы потешить утробы каннибалов. Знало ли об этом наше правительство, спросите меня вы, и я скажу вам: едва ли, однако наши министры не делали ничего, хотя и догадывались о роли ЕСО в нашей общественной жизни. Думаю, не ошибусь, если от имени всех вас потребую: министров-предателей к ответу!

116

Когда почти что все судно было под контролем нападавших, Рино пришлось удерживать своих разгоряченных бойцов, которые убивали всех без разбора. Когда уговоры не действовали, Лефлер применял силу.

Двоим досталось по шлему пистолетной рукояткой, а еще одного Рино просто арестовал.

– Поймите, нельзя убивать всех! – кричал он. – Мы должны доставить судно обратно, чтобы его содержимое стаю главной уликой в судебном процессе против этих агрессоров!

Такое объяснение было принято, поскольку все полицейские знали, что такое улика. И, восстановив таким образом порядок, Лефлер в сопровождении Гроу и еще пятерых бойцов приступил к штурму капитанской рубки – последнего оплота сопротивления.

Помимо капитана, там находились еще несколько офицеров, но они упорно отказывались от переговоров и отчаянно посылали просьбы о помощи, обращенные к судам сопровождения.

Однако те были заняты в битве, которую им навязали саваттеры.

Вышибной заряд рванул со страшным грохотом, и прочная дверь влетела в рубку. Она снесла одну из панелей управления и убила помощника капитана.

В клубах дыма Лефлер ворвался в помещение и был вынужден застрелить еще одного офицера, который пытался воспользоваться автоматом,

– Предлагаю вам сдаться, воспользовавшись четвертым параграфом военного уклада! – неожиданно громко заявил Гроу.

– Провались в преисподнюю, подлый саваттер! – завопил в ответ капитан, положив руку на рукоятку красного ключа. Не было сомнении, что это была команда на самоликвидацию и жить всем, находившимся на «Фринсуорде», оставалось считанные секунды.

– Поздоровайтесь с вечностью! Подлые саваттеры! – еще раз прокричал капитан, видимо не силах принять самоубийственное решение.

– Не спеши, трусливый гонкур, я здесь только представитель, а эти люди – архидоксы. Теперь они знают все!

– Все равно, провалитесь вместе с архидоксами!

– Эй ты, штурман! Убери руку от ящика, – потребовал Рино, угадав намерение одного из офицеров.

Несчастный, к которому он обратился, вздрогнул и вытянулся, как перед старшим чином. А затем из его глаз покатились предательские слезы.

– А вам, капитан, я приказываю – оставьте в покое ключ и немедленно сдайте корабль по всем правилам...

– Я... Я не могу этого сделать... – ответил капитан, не понимая, что с ним происходит.

– В любом случае вы не можете ослушаться моего приказа! – тем же стальным голосом повторил Лефлер.

– К-кто вы? – нерешительное выражение лица капитана сменилось на гримасу страшной догадки. – Ва... Ваша Честь – простите меня! Простите меня, Ваша Честь! – завопил он и упал на колени.

Вслед за ним на колени повалились и все остальные.

– Хорошо, – незнакомым самому себе голосом произнес Лефлер. – Ваше раскаяние будет учтено. А вы, – тут он обернулся к сопровождавшим его бойцам, – останьтесь с ними, мы возвращаемся.

117

Лимузин директора ЕСО Мэнса Подклава остановился возле бесконечно длинной лестницы Дворца правительства.

Сразу шесть лакеев выстроились для церемониального сопровождения высокого должностного лица, а человек в позолоченной ливрее бесшумно открыл дверцу автомобиля.

Едва макушка директора Подклава появилась из машины, оркестр грянул марш Мендельсона. В правительственном дворце очень чтили традиции, хотя и не разбирались в них должным образом.

Перекрывая марш грохотом, рота почетного караула трижды отсалютовала залпом из сорока ружей. Что происходило дальше, Подклав уже не слышал, поскольку вошел в вестибюль дворца и тяжелые двери отрезали от него все звуки внешнего мира.

107